Один из экс-руководителей БРСМ рассказал о 10 сутках в изоляторе и о том, как в руки силовиков попал архив Цепкало
Святослав Барбук был заместителем главы инициативной группы Валерия Цепкало. А в прошлом — одним из руководителей минского БРСМ. 17 мая Святослава вместе с женой Верой задержали у них дома. Обоих приговорили к 10 суткам ареста.
Во время обыска у Барбука нашли архив штаба Валерия Цепкало. Так он попал в руки силовиков. После освобождения из изолятора Святослав рассказал «Нашей Ниве», как всё происходило.
Святослав Барбук и его жена Вера. Фото из фейсбука
«Я приехал на обед домой, а возле квартиры уже дежурили сотрудники. Можно было ожидать чего угодно, но как-то потеряли бдительность. Получилось как получилось. Наручники, опорный пункт, городской отдел милиции (ГОМ), РУВД. Машину что-то они долго искали.
Я сразу отказался от дачи показаний, ссылаясь на статью 27 Конституции. А жену повезли из ГОМа домой на обыск. Только сейчас пытаемся выяснить, что они там нашли. Заключили договор с адвокатом, который помогает найти материалы доследственной проверки. Жена говорит, что подписывала не глядя. Двое суток от нее этого добивались, не давали даже воды попить, наручники, отсутствие средств гигиены, такое вот давление на женщину. Ее шантажировали, что со мной что-то сделают. На свободе это воспринимается иначе, а там было совсем несмешно.
Меня последний раз выводили на беседу уже из РУВД. Спрашивали, что я делал в такую-то дату, мол, тогда сожгли «Табакерку» по адресу Независимости, 170. мы ваш телефончик еще посмотрим, говорят. И правда, смотрели. Я ничего не поджигал, ничего не рисовал.
Со мной пытались поговорить трижды, но никакого результата это не давало, поэтому все свои силы и эмоции переключили на мою жену. Она что-то подписала, но мы даже не знаем что, передо мной папку эту просто закрыли. Мы ждем новостей от адвоката, но и ему не дают ни с кем встретиться по этому делу, мало что объясняют. Из того, что мы мельком увидели, — это может быть статья и 339 (хулиганство), и 341 (осквернение сооружений и порча имущества), и 293 (массовые беспорядки). Если разговоры с адвокатом раньше придавали некий оптимизм, то сейчас не очень. Но пока мы даже не знаем, что они хотят инкриминировать.
Знаете, они же даже оставили у себя ключи от квартиры. Первый обыск проводили в присутствии жены, а о втором мы узнали, когда сосед пришел кормить домашнего зверька. Ключи Вера отдала соседу, так он пришел и увидел, что в квартире кто-то возится. Совершенно неясно, что они во второй раз делали в квартире. Ключи и технику нам не вернули. Ну ладно техника, а ключи почему забрали? Если они забрали ключи, то место совсем опасное. В квартире появляться нельзя — совершенно неприятные ощущения.
Дальше нас доставили этапом на Окрестина. Отношение повсюду к политическим такое, что комментировать не хочется. Смена смене рознь, конечно. Но бывает открывается окошко, кто-то заглядывает: «О, змагары, посмотрите». Фактически полотделения ходит и издевается, смеются. Это мелочи на самом деле, им и ответить можно. Но ни воды, ни туалетной бумаги добиться невозможно.
Суд по скайпу. Принесли папку с документами обыска. Показывают, что изъяты подписные листы, символика. Судьей была Филипович. Мы просим штраф. Она спрашивает: а это у вас что? Я говорю, у меня дома еще портрет Цепкало есть, но его не забрали почему-то. Мерч агитационный частично забрали, частично — нет. Маек не взяли. Вся квартира была перевернута. Многие вещи были представлены как экстремистские материалы.
Забрали в том числе архивную документацию штаба Цепкало. Многое сохранялось, так как имеет юридическую значимость. Например, у нас была ситуация в Гомеле, где мы арендовали помещение, посчитали, что мы не доплатили. Были суды, но тут у нас документы на руках. Правда, ничего так и не доказали. Естественно, там были и подписные листы, они не перебраны даже были. Достали календарик сТихановской. Спрашивают, А это что такое у вас? Это адекватно — показывать календарик и говорить, это экстремизм?
Формально нас судили за пикетирование. Я в камере на Окрестина был семнадцатым на четыре спальных места, жена — девятнадцатая на два места. Под каждой шконкой спало по два человека, под столом — то же самое. Я был в камере с велосипедистами, которых задержали на Цнянке. Все даже не влезли, пятеро пошли в другую камеру, им было хуже, они сидели с бомжами.
Потом утром этап в Барановичи. Я слышал, что там мягче, но если это мягче, то что такое жестко? С нами в камере был человек с серьезным уголовным прошлым, в политику не лезет. Он попал на сутки за бело-красно-белые носки, а в РУВД — за алкоголь. Просто случайно увидели эти носки. У него много отсидок, то говорит, что условия в Барановичах хуже, чем в карцере в колонии. Политических держали отдельно от других. Сначала были без матрасов и с включенным светом, потом все же матрасы разрешили, но белья не дали.
У всех, кто побывал на Окрестина, — вши, сыпь. У жены в камере были люди с чесоткой и вшами. Медицина: эта половина таблетки тебе от живота, эта — от головы. Жену также этапировали в Барановичи. Там был такой подвальный этаж, бывшие царские конюшни, полуподвальное помещение, сырость.
Люди, которым дали по 30 суток, подбадривали себя тем, что вспоминали Ольгу Хижинкову. Говорили, что если она выдержала, то и мы выдержим обязательно. Это не условия содержания, это пытки. Разве что туалетную бумагу давали — уже хорошо. У женщин отобрали средства гигиены, сказав, что там есть, но какое-то время не давали. Качество еды плохое, но объемы нормальные.
На Окрестина поливали хлоркой, попало на жену. В нашу камеру не выливали, потому что даже если бы захотели, то в камере не было места для этого — только в туалете. Жена говорит, что спала на ступеньках туалета, а у нас даже если бы кто так и хотел сделать, то всегда был какой-то «блюститель понятий». И он даже просил не делать так, потому что ему нельзя будет находиться в камере с нами.
Каждое утро каждые два часа были проверки с докладами дежурного по камере. У женщин доходило даже до того, что они докладывали, сколько политических, а сколько — неполитических. У мужчин в камере были все политические. Днем спать нельзя. Только потом приходит осознание, что это пытка. Сначала не понимаешь, для чего это.
Когда нас привезли в Барановичи, то никаких допросов больше не было. Я видел людей, которых привозили из ГУБОПиКа, на них страшно смотреть: сломанные носы, из ушей кровь, зуба нет. Сейчас в РУВД правило, что нужно фотографировать людей перед отправкой на Окрестина, то милиционеры даже фоткать не хотели после ГУБОПиКа, потому что боялись, что на них могут такое повесить. Нас, слава богу, задерживали обычные милиционеры. Жене, правда, наручники надевали даже на ноги.
Насчет подписей и других документов, которые были в штабе. [Летом 2020 года] было принято экстренное решение: всё собираем и свозим, чтобы там ничего не осталось. Собрали в коробки, погрузили. Никем там ничего не было ни проверено, ни отсортировано. Но сжигать было нельзя, так как там были бухгалтерские документы, которые подлежат хранению. Могли же быть претензии у правоохранителей.
Человек, может, не понимает, что если он подписывается за пару дней до окончания срока сбора подписей, то эти подписи уже в комиссию не попадут, так как мы физически не могли уже это сделать. У нас же была довольно небольшая инициативная группа. Фактически в последние дни мы использовали сбор подписей как информационную составляющую, чтобы поднять рейтинг Цепкало.
Я не знаю, почему они делали обыск. Не думаю, что в этих документах есть какая-то ценность. Это неотсортированные документы, чтобы разобраться в них, им нужно, видимо, меня арестовать и заставить это делать (смеется). Тогда, может, что-то у них получится. Если они будут этим заниматься, то можно спать спокойно, поскольку они это будут делать очень долго, а мы в это время сможем погулять».
