Андрей Казакевич: «Каким в дальнейшем будет понимание истории ВКЛ, зависит исключительно от белорусских исследователей»
Лучшей монографией за 2013—2014 гг. в номинации «История» на Пятом Международном Конгрессе исследователей Беларуси была признана работа Анастасии Скепьян «Князья Слуцкие» (Скеп’ян Н., «Князі Слуцкія»). В «Гуманитарных науках» первенство одержал Николай Хаустович и его «Исследования и материалы: литература Беларуси XVIII-XIX веков» (Хаўстовіч М., «Даследаванні і матэрыялы: літаратура Беларусі XVIII—XIX стагоддзяў»). Теперь, когда победители определены, время разобраться — почему более четырех сотен человек ежегодно собираются в Каунасе на исследовательском Конгрессе и почему количество его участников растет раз от разу.
О «подвижной структуре» Конгресса, о том, в каких странах наиболее высок интерес к Беларуси, и о белорусской версии истории ВКЛ состоялась беседа с председателем оргкомитета форума, доктором политических наук (PhD) Андреем Казакевичем.
— Чем примечателен был V Международный конгресс исследователей Беларуси? Можно ли по нему судить о том, что происходит в научном мире нашей страны?
— Конгресс — место коммуникации и встреч большого числа людей, занимающихся различными дисциплинами. Некоторые — лингвистикой, другие — историей, политологией, социологией, философией, и, естественно, что динамика каждого из этих направлений — разная. Например, если мы говорим о секции международных отношений, то в этом году больше внимания уделялось вопросам региональной безопасности, гибридным войнам, сотрудничеству Беларуси с Европейским Союзом, проблемам миграции, затрагивались вопросы евразийской интеграции… Если говорить о политических институтах, то работает сильная панель по массовым акциям в регионе, по гражданскому обществу и некоторые другие.
Как обычно, достаточно хорошо выглядит секция по ВКЛ, вообще, весь исторический блок о XIX и ХХ веках. В этом году была создана секция, посвященная книжной культуре Беларуси, работают секции философии, литературоведения и других гуманитарных дисциплин.
— Появилась, знаю, и панель по фотографии…
— Да, много нового. Конгресс состоит из секций, а секции делятся на панели… По сравнению с прошлым годом тематика панелей обновилась на 70—80%. Что-то я вам обрисовал, что-то оставил без внимания; но следует отметить, что ряд панелей имеют устойчивый характер — в пределах одного исследовательского поля работают уже не один Конгресс. В такой ситуации определить одну-две особенности для всего форума сложно, в каждой гуманитарной дисциплине своя динамика.
Напомню, что миссия Конгресса — создавать площадку для обсуждений с участием широкого круга исследователей из различных дисциплин. И с этой задачей он справляется. Но искать нечто общее для всех ученных, которые принимают в нем участие, наверное, нет смысла. Кроме того, известно, что участники интересуются проблемами Беларуси и Центрально-Восточной Европы.
— Стал ли Конгресс за его пятилетнюю историю востребованным событием для белорусского научного сообщества? Ощущается ли это? Насколько Конгресс становится незаменим для осознания того, что происходит с нами?
— Мне кажется, что да, потребность в нем есть. Особенно среди специалистов тех дисциплин, где есть нехватка регулярной академической коммуникации внутри Беларуси.
Когда мы только осваивали Конгресс, а это был 2010 год, предполагали, что в нем примет участие не более сотни человек. Но год за годом количество заявок увеличивалось, так же как и предложений по организации секций, панелей, и мы уже были вынуждены подстраиваться под желания людей, их потребности, расширяя формат Конгресса и усложняя его структуру.
Списки регистрации этого года свидетельствуют, что приехало почти 500 человек, хотя еще пару месяцев назад мы ориентировались на 400 с лишним.
Кроме того, возросло и количество публикаций, выходящих по итогам события. Они появляются не только в сборнике рабочих материалов Конгресса — тексты печатаются в научных журналах, монографиях, возникают разнообразные исследовательские проекты, а поднимаемые на форуме дискуссии выходят в более широкое публичное поле…
Да, полагаю, что идея Конгресса работает. Конгресс создает коммуникацию между представителями различных дисциплин и различными научными форумами, и это, действительно, ощутимо.
— Насколько активно зарубежные ученые включаются в отмеченный вами процесс коммуникации?
— Это важный сегмент нашей работы. Конгресс создавался как международный, и в этом году, к примеру, не менее 120 человек на Конгрессе — около четверти исследователей — представители зарубежья. Правда, не всегда очевидно, кого следует считать «иностранцам», ведь среди участников — выходцы из Беларуси, которые делают академическую карьеру за рубежом. Но работа с ними также важна.
Подчеркну, что у форума — открытая концепция; мы не сосредотачиваемся исключительно на белорусских проблемах. Для нас важно участие и тех исследователей, которые делают доклады об Украине, Польше, Чехии, проводят региональные сравнения. И мы приветствуем их участие наравне с теми участниками, которые сконцентрированы исключительно на белорусских проблемах.
— Каков спектр стран, представители которых участвуют в Конгрессе?
— Конечно, высок процент интереса к Беларуси у соседей. Лидером здесь является Польша, на втором месте — Украина, и далее — Россия. У Литвы не очень высокий показатель, но и сама страна небольшая. В Конгрессе в последние годы участвуют представители 18—22 стран.
— Вы говорили о Польше, которая является лидером интереса к Беларуси. Какого рода этот интерес?
— В основном, этот интерес носит институциональный фактор — развитая и продолжительная традиция исследования, прежде всего, белорусской истории, языка и литературы в стране. Следует также помнить, что отдельные события и даже целые слои белорусской истории рассматриваются в польской историографии как ключевые события истории Польши. Достаточно вспомнить Кревскую и Люблинскую унии, разделы Речи Посполитой, культурный и литературный дух романтизма начала XIX века, восстание 1863-64 гг. Применительно к России, или к Украины этого не скажешь. Наконец, значительная часть польских национальных героев были родом с наших земель. К примеру, если исследователь изучает творчество Мицкевича, нельзя не погрузиться в то, что являлось контекстом его творчества — речь здесь, конечно, о белорусском влиянии. Исследуется восстание 1863 года, — и опять же логично рассматривать не только те события, которые происходили в Короне, а шире — в пределах бывшего Великого Княжества Литовского. Люди, которые занимаются темой межвоенной Польши, интересуются и «восточными воеводствами» — а это также предмет белорусских исследований. Поэтому интерес поляков вполне понятен — он отражает существование мощных центров исследования Беларуси, которые стали складываться еще до Второй мировой войны.
Причем важно отметить, что это не отдельные инициативы исследователей, а уже традиция.
— Есть ли в этом смысле конкуренты Польше?
— Любопытно поразмышлять над этим вопросом, но, как ни парадоксально, мой ответ будет — «нет». В России, к примеру, ситуация с исследованием Беларуси совсем иная. Белорусская проблематика там — это глубокая периферия в тени западноевропейских, тюркских, польских и даже украинских сюжетов. Круг специалистов, занимающихся Беларусью постоянно, на уровне написания книг, регулярных статей, сильно ограничен. Есть, конечно, исследователи, но их несравненно меньше, чем в Польше.
Еще один отличительный феномен: те же польские исследователи — около десятка, из числа тех, кого знаю, могут разговаривать по-белорусски. В то же время не знаю ни одного российского ученого, который бы имел такие компетенции. Как, в принципе, и ни одного литовского или украинского. Поэтому можно констатировать, что в Польше это совсем иначе в смысле институциональном, глубже вписано в академические институты. Неоспоримый факт, что именно там мы имеем самую сильную за пределами Беларуси школу исследования Беларуси. В частности, повторюсь, если это касается таких дисциплин как история, лингвистика, филология, языкознание. Если мы обратим внимание на другие дисциплины — политология, социология, международные отношения — преимущество польских исследователей уже не столь очевидно.
— До сих пор в отношении наследия Великого княжества Литовского, Речи Посполитой между Польшей, Литвой и Беларусью ведется борьба за символический капитал этих гособразований. При чем, отмечу, что Польша и Литва в этом вопросе, надо признать, значительно обошли Беларусь: Мицкевич и Рейтан — увы, больше польские герои, чем белорусские — во всяком случае, в сознании белорусского большинства; литовцы смело называют ту же Барбару Радзивилл — Барборай Радвилайте и издают множество монографий и исследований рода Радзивиллов, даже без оглядки на Несвиж… Интересно узнать: меняет ли Конгресс устоявшиеся расстановки в правах на историческое наследие? Можно ли говорить о том, что на его площадках идет борьба за этот символический капитал?
— Я бы сказал так, что для поляков, как в значительной степени и для литовских исследователей, такой войны не существует. Потому что очень часто они попросту не воспринимают белорусскую позицию как серьезную, научную. Есть этакая предвзятость, мол, канон уже создан — и за него не нужно бороться. Пожалуйста, вот польская версия, вот литовская, а то, что там в Беларуси — это так, поверхностная публицистика или безосновательная попытка сломать канон. К сожалению, соседи воспринимают нас именно так: что-то там люди на коленках придумывают, берут наше, мол, своего нет. И в определенной степени это позиция вызвана тем, что лишь в последние 25 лет белорусское академическое сообщество стало вести более-менее системную работу в освоении исторического наследия. И до сей поры — акценты были расставлены совершенно иначе.
— Но были ведь исследования того же Миколы Ермаловича, которые нельзя игнорировать…
— Да, но он был «диссидентом». Его исследования составляли предмет широких общественных дискуссий уже только в конце 1980-х, а попали в академическое поле еще позже. Кроме того, его работы не всегда соответствовали научному и академическому формату, а это в борьбе за символический капитал очень важно. Все это вместе повлияло на то, что белорусская интерпретация истории так и не обрела своего весомого места в европейской истории до сих пор.
Подытожу. Первый фактор, почему это произошло — слабость традиции. У поляков, для сравнения, этот «мощный» нарратив национальной истории появился в начале XIX века, у литовцев — в начале XX-го. Мы же открыто начали этим заниматься не более тридцати лет тому назад.
Другой фактор — отсутствие в этих процессах политической поддержки и позиции белорусского государства, особенно во второй половине 1990-х и начале 2000-х. В связи с тем, что борьба за этот символический капитал перестала быть интересной для белорусского государства где-то во второй половине 90-х, белорусская историография как коллективный субъект попросту исчезла для иностранных исследователей. То есть, для них стало естественным продолжать свою традицию без учета белорусских интересов, поскольку эти интересы на уровне белорусского государства элементарно не были сформулированы.
Причем в начале 90-х гг. прошлого века между литовскими и белорусскими историками еще велись активные дискуссии. И некоторые литовские историки вспоминают, что были готовы пойти на компромиссы, например, терминологические. Но после 1995 года все это потеряло смысл. Беларусь начала делать ставку на советскую историю, и им просто не с кем стало разговаривать. Конечно, были альтернативные исследователи, которые с такой позицией не согласны, но они не могли отвечать за всю отечественную историографию.
— А что сейчас?
— Сейчас ситуация меняется, что радует. И полагаю, это уже дело времени, что белорусская версия истории ВКЛ, в ее согласованной версии, через определенный срок будет учтена соседями. И Конгресс, в частности, способствует этому. Зарубежные исследователи приезжают и видят, что появляются серьезные исследования, что это последовательная академическая работа. Они начинают понимать, что в Беларуси сегодня есть с кем вести научный диалог.
— Ваш прогноз оптимистичен — позиции белорусских исследователей будут усиливаться?
— Я скажу так: все зависит от самих белорусов. Здесь нельзя упрекать коллег из Польши и Литвы, мол, они неправильно пишут нашу историю… Просто они пишут ее со своих позиций, у них установлен канон — и его придерживаются. То, как будет выглядеть в дальнейшем понимание истории ВКЛ, будет ли в ней прописан белорусский элемент, это зависит исключительно от белорусских исследователей. Да, конечно, в значительной степени, и от позиции белорусского государства (хотя бы потому, что такие исследования в большинстве своем может профинансировать только государство). Так происходит во всех странах. Если позитивные тенденции в этом направлении будут продолжаться, мы неизбежно будем иметь новое понимание истории Великого княжества Литовского не только в белорусской историографии, но и региональной. Здесь все зависит от нас.
Кстати, тут есть и еще одно поле борьбы — это англоязычная публика. Корпус текстов о ВКЛ на английском языке, не так уж и велик. В настоящее время он растет, особенно в последнее десятилетие, и поляки, и литовцы активно интегрируются в мировое академическое сообщество, публикуя по-английски свои версии истории ВКЛ.
Белорусские исследователи здесь пока не проявляют должной активности. А это также существенное поле и для дискуссий, и для различных интерпретаций. Даже терминологических: как переводить те же фамилии, как должны звучать географические названия, брать ли здесь польскую, литовскую или белорусскую основу, — существует достаточно важных моментов, на которые, мне кажется, белорусским исследователям сейчас существенно необходимо обратить внимание. У нас еще есть шанс включиться в этот процесс становления англоязычной литературы о нашем регионе. И чем быстрее белорусы начнут предпринимать усилия в этом направлении, тем проще будет вписать белорусскую перспективу нашей совместной истории в международный контекст.
— На своем опыте могу сказать, что не далее как летом мне довелось выслушать небольшую лекцию от итальянской исследовательницы Восточной Европы о том, что Беларусь никогда не была независимой, входя лишь как придаток в Речь Посполитую и даже ВКЛ… И я понимаю, что она опиралась на те источники, которые имелись в ее alma mater.
— Да, в большинстве своем иностранные исследователи читают то, что издано по-английски, и здесь нельзя обижаться. Понятно — для того, чтобы твоя позиция была репрезентативной, надо печататься, бывать на конференциях и постоянно обосновывать ее через исследования и тексты. Иного пути нет, никто за нас это не сделает.
Как это происходит? Если возьмем историографию за последние сто лет, можно увидеть как все менялось: 100—150 лет назад историю Европы писали четыре-пять «великих» наций, а все другие версии были маргинальными. Но постепенно все большее число национальных историографий стало активно включаться в интерпретацию истории, — и с ними пришлось считаться. Для Беларуси нет иного пути, как напрямую работать в этом направлении.
— Если уж вы заговорили об элите, меня интересует ее научное измерение. Что за специалисты участвуют в Конгрессе? Какой это контингент?
— Если взять состав нынешнего форума, то, приблизительно, баланс таков. Около 15—20% — это люди, имеющие докторскую степень или габилитацию. 30—40% — те, кто имеет степень кандидата наук или PhD. Остальные — магистры или даже бакалавры. Многое зависит здесь от дисциплины: если это, например, фотография, понятно, что академическая степень здесь не так уж важна. То же самое касается сферы искусства и некоторых других направлений. Для нас существеннее в этих направлениях практика, опыт, чем степень.
Мы также приветствуем участие в Конгрессе и молодых ученых. Можно отметить, что они значительнее присутствуют в секциях истории, философии, социологии… Но я не вижу здесь изъяна, поскольку подобная расстановка сил позволяет транслировать знания и компетенции от маститых ученых к тем, кто лишь начинает свою карьеру.
— Из вашего ответа можно сделать вывод, что некоторые направления еще не имеют соответствующего академического поля?
— Это говорит о том, что некоторые направления и дисциплины не достаточно академически институционализированы. Но в определенных сферах практики могут рассказать гораздо больше, чем теоретики. Например, сфера искусства: еще неизвестно кто компетентен больше — художники, те, кто на собственном опыте сталкивается с проблемами в этой сфере, или те, кто преподают/изучают историю искусства…
— Возможно, вы попросту недооцениваете искусствоведов?
— Может быть. Я здесь никак не претендую на роль специалиста. Я могу лишь наблюдать за дискуссиями и вижу, что иногда тон задают не академики, а практики, аналитики, журналисты. При рассмотрении отдельных тем и проблем участие «практиков» очень важно. Система образования, гражданское общество… Некоторые эксперты анализируют эти сферы десятками лет в аналитических центрах, негосударственных организациях. Допустим, они не защищают диссертаций, но вклад этих специалистов иногда может быть сравнимым с тем, который вносят академические исследователи. Здесь часто происходит определенная синергия, позволяющая обогатить и одних, и других, совершить некий рывок в понимании той или иной проблемы.
— Тогда подытожим: куда движется сейчас белорусская идея?
— В разных дисциплинах по-разному. Трудно сказать в общем, но если говорить о политических исследованиях, которые мне ближе, важным трендом последнего времени является переход к пониманию ценности эмпирики. Менее интересными становятся идеологические формулы, поверхностная аналитика, ориентация на теоретические схемы — «транзит» и тому подобное… Все больше ценится работа с эмпирическим материалом — статистика, интервью, опрос и т.д. Соответственно, появляется глубина — и такой поворот, кажется мне, очень правильный, хотя и ощущается его пока его зыбкость.
Что касается содержания… Все больше внимания в политических исследованиях к Беларуси как к субъекту. Раньше этого было меньше. В начале 90-х фактически все ограничивалось тем, что кто-то брал готовые западные, российские идеи и схемы, и Беларусь укладывал в их рамки, можно сказать, чересчур механистично. В начале 2000-х характер интереса изменился: Беларусь постепенно стали исследовать. Тренд последних пяти лет — уже понимание нашей страны именно как субъекта. И в международных отношениях, и в вопросах идентичности и внутренней политики.
P.S. Премию за лучшую иностранную книгу о Беларуси получила профессор из Гарварда Маргарита Бальмаседа — Balmaceda, Margarita. Living the High Life in Minsk. Russian Energy Rents, Domestic Populism and Belarus’ Impending Crisis. Central European University Press, 2014. 234 pages.
Читайте также:
Премии V Конгресса исследователей Беларуси получили Скепьян, Хаустович и Бальмаседа
Как нам улучшить Конгресс исследователей Беларуси?
