Теракт Ивана Пулихова с самого начала «вели» российские спецслужбы. Его соратницу помиловал царь, зато расстреляли ее при Сталине

70 лет советской власти оставили нам память о личностях, деятельность которых сегодня может быть оценена, мягко говоря, неоднозначно. И подвиги многих из тех, в честь кого до сих названы улицы Минска, должны быть заново переосмыслены нами в реалиях сегодняшнего дня. Один из таких «героев» прошлых лет — террорист Иван Пулихов.

В ночь с 9 на 10 марта исполняется 110 лет со дня его казни — он был повешен на воротах Минского тюремного замка. Наверно, ещё лет 20—30 назад, когда советские граждане узнавали о террористических актах только из новостей из-за границы, можно было относиться к нему как человеку самых благородных устремлений.

Но сегодня, когда каждый из нас осознаёт опасность стать жертвой теракта даже в родном Минске (в толпе на празднике, в метро…), мы можем совсем иначе оценивать «подвиг» Пулихова.

Российская империя была далеко не идеальным государством, и у сотен тысяч её граждан было, за что не любить монархию. Наверно, в первую очередь это касается представителей национальных и религиозных меньшинств, коими были, например, евреи и поляки, жизнь которых подпадала под самые несправедливые дискриминационные законы. Поэтому представителей этих национальностей немало было в рядах революционных партий, ставивших своей задачей смену существующего строя — государство попросту не оставляло им иного шанса добиться свободы, равенства и братства.

Но Пулихов явно не принадлежал к дискриминируемым меньшинствам. Был он не только русским и православным, но и дворянином.

Это звание было выслужено трудами его отца, который родился в крестьянской семье, получил образование, окончив Курское землемерное училище, начал карьеру топографа и выслужился до чина коллежского асессора, который давал и дворянское достоинство. Т.е. воспользовался Пулихов-отец именно теми преимуществами и возможностями, которые давала существовавшая система — и фактически сделал себя сам. Был у Пулиховых свой дом в Минске, а Иван имел возможность учиться в Санкт-Петербурге. Хотя, конечно, радужной его жизнь не назовешь. Вот, что рассказывала о нём его соратница Александра Измайлович: «Он был старший в огромной семье всех возрастов. Мать умерла, отец женился на другой. К прежней семье присоединилась ещё новая. Здесь, в семье он был совершенно один. Семья кое-как перебивалась в крохотном собственном» домишке в грязном переулке на грошовое жалованье отца-землемера. Что-то с 3-го или 4-го класса Ваня (это было его настоящее имя, но мы всегда его звали Васей, так крепко привилась к нему эта конспиративная кличка…) начал давать уроки. С шестого класса он уже порядочно зарабатывал и жил отдельно от семьи.

Судьба натолкнула его на старого революционера: он нанял комнату у одного бедного чиновника, идеалиста и революционера. Тот открыл ему глаза на все. Из квасного патриота Вася стал красным.

В 7-м классе он решает заняться языками, чтобы поступить в университет. Всегда примерный, старательный ученик, он демонстративно забрасывает все учебники, говорит какую-то дерзость преподавателю и выходит сам из реального училища и едет в Питер. Университет рисуется ему настоящим храмом наук, куда входят с обнажённой головой и чистым сердцем. Он идёт туда с благоговением. Разочарование тяжело…»

В столице Пулихов переживает далеко не лучшие времена, ночует на скамейках в парке, попадает в полицию…

Однако все свободное время проводит в библиотеке и даже, попав на 8 месяцев в «предварилку» (что-то вроде нашего СИЗО), много читает. Впоследствии он рассказывал Измайлович про тюрьму: «Грустно было уходить оттуда — не успел кончить Маркса «Капитал», — с улыбкой вспоминал он, — ведь наша доля такая — только в тюрьме и читаешь».

Пулихова вернули отцу в Минск и здесь он, зарабатывая неплохие деньги уроками, всё время и деньги отдавал минской секции партии социалистов-революционеров — эсеров.

Эта партия в борьбе с царизмом одним из основных средств достижения своих целей признавала и активно использовала террор. Но ещё очень долго у Ивана Пулихова оставались сомнения, способен ли он убить человека, о чём вспоминала та же Измайлович: «Помню, как раз зимнею ночью мы возвращались с ним откуда-то и он, как всегда, когда бывал вдвоём с человеком, к которому успел привыкнуть, разговорился по душе:

— Я не могу считать себя членом партии, — говорил он. — Я признаю в теории террор, но могу ли я сам выступать, как террорист, не знаю.

Помню, он говорил это взволнованно, с тоской. Видно было, что его страшно мучит такой разлад между его теорией и практикой.

— Я не могу представить себя убивающим человека. Я не могу не видеть человека в том, кого мы убиваем. А человек ведь это так много. Может быть, я перешагну со временем через это — вырасту… не знаю… Но сейчас я не террорист.

Прошло два года после этого. Вася шёл на Курлова».

Событие, вошедшее в историю под названием «курловский расстрел», скорее всего, и стало тем надломом в мировоззрении Пулихова, после которого он стал готов на все методы борьбы, в том числе и теракт, грозивший десятками смертей невинных граждан.

Инцидент произошёл 18 октября 1905 года во время разрешенной губернатором массовой акции в честь высочайшего манифеста, обещавшего: «Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»…

Тогда из-за произведенной военными и полицейскими стрельбы на Виленском вокзале Минска погибло не менее 50 человек и более сотни было ранено. Но мы не имеем никаких документов, которые бы доказали, что в произошедшей трагедии виновен именно Минский губернатор Павел Григорьевич Курлов. Наоборот, он был готов на компромисс и пытался избежать жертв. Когда к губернатору явились делегаты от массового собрания во главе с исполняющим обязанности минского городского главы Стефановичем, и потребовали отпустить всех политических заключённых, он пошёл им навстречу и приказал выпустить из Минского тюремного замка хотя бы всех административно задержанных.

Произошедшее стало, скорее, стечением обстоятельств, когда с одной стороны находилась возбужденная толпа, а с другой военный патруль, обязанный охранять военный объект, коим является вокзал, от любых посягательств.

Да, погибло много людей, но ведь Пулихов, бросая в находящегося в толпе губернатора бомбу, понимал, что жертвами станут и десятки ни в чём невиновных граждан.

К счастью, та бомба не взорвалась, да и не могла взорваться: с самого начала покушение на губернатора Курлова проходило под полным контролем спецслужб того времени — Московского Охранного отделения.

Об этом в своих мемуарах «На лезвии с террористами» сообщил Александр Васильевич Герасимов (1861—1944) — начальник Петербургского Охранного отделения: «Надо сказать, что в Москве вообще царили особые нравы. Характерен в этом отношении запомнившийся мне эпизод, связанный с покушением на Курлова. Однажды, зимой 1905-06 года, агент московского Охранного отделения, известная впоследствии Жученко, сообщила своему начальству, что ей поручено революционной организацией доставить бомбу в Минск для покушения на минского губернатора Курлова, и просила дать указания, как ей быть.

Начальник отделения полковник Климович и его помощник фон-Коттен решили, что бомбу она должна отвезти по назначению, но в таком виде, чтобы она не могла взорваться. Фон-Коттен, бывший артиллерист, сам вынул детонатор из бомбы, после чего Жученко отвезла её в Минск.

Неудивительно, что брошенная бомба не взорвалась, хотя попала Курлову, кажется, в голову. Бросивший бомбу революционер был схвачен и повешен. Все эти подробности я слышал впоследствии лично от фон-Коттена. Я указал ему на недопустимость таких действий со стороны Охранного отделения, но он в ответ только засмеялся…»

Агент московского Охранного отделения Зинаида Жученко привезла уже обезвреженную бомбу в Минск.

Московских сыщиков более волновала опасность раскрытия своего агента Зинаиды Жученко, чем риск, что в ходе их опасной игры могут погибнуть не только сами террористы (за подобное преступление им практически был предрешен смертный приговор), но и невинные люди.

Как выяснилось, полицейские не учли все возможные варианты развития событий, и в результате покушения чуть не погиб минский полицмейстер Норов, в которого несколько раз выстрелила Александра Измайлович.

У нас есть возможность узнать о произошедшем ещё от одного участника тех событий — от самой «жертвы» покушения губернатора Курлова, описавшего их в мемуарах «Гибель Императорской России».

Минский губернатор Павел Курлов.

Курлов, похоже, так и не предупрежденный спецслужбами о возможном покушении на него, так описал этот инцидент:

«14 января 1906 года в меня была брошена вторая бомба. Я присутствовал в Соборе на заупокойном богослужении по начальнику дивизии; по окончании отпевания я вместе с другими должностными лицами вынес и стал устанавливать на погребальную колесницу гроб усопшего. За мной стоял с крестом в руках Минский архиепископ, преосвященный Михаил, окруженный духовенством.

Я почувствовал лёгкий удар в голову и, думая, что с крыши собора свалился комок снега, так как в это время была оттепель, не обратил на это никакого внимания.

Через несколько секунд ко мне подбежал взволнованный правитель канцелярии губернатора со словами: «Ваше превосходительство! Бомба!» Я посмотрел вниз и увидел лежавший у моих ног четырехугольный сверток в серой бумаге. Полицеймейстер просил меня сесть в экипаж и ехать домой, что я и исполнил. Несколько минут спустя он явился ко мне на квартиру и доложил, что тотчас же после моего отъезда какая-то женщина произвела несколько выстрелов из браунинга, причём прострелила ему воротник мундира и воротник пальто чиновника особых поручений. К счастью, оба эти выстрела не причинили этим лицам никакого вреда…

Преступник, бросивший в меня бомбу, оказался Пулиховым, а стрелявшая из браунинга женщина — дочерью начальника артиллерии IV армейского корпуса Измаилович. Оба были арестованы.

При расследовании выяснилось, что Пулихов бросил бомбу вверх в расчёте, что она упадёт на землю и разорвётся, но она краем оцарапала мне голову, а затем по рукаву вышитого золотом придворного мундира тихо скатилась к моим ногам.

В 4 часа дня, за неимением специалистов по разряжению бомб, она была положена в устроенный среди площади, между Губернаторским домом и собором, костёр. Взрыв был так силён, что в прилегавших к площади зданиях были выбиты все стёкла.

Через несколько дней оба преступника были судимы в военном суде и приговорены к смертной казни, несмотря на то, что я указывал председателю военного суда о нежелательности применения такого наказания, так как совершенное Пулиховым и Измаилович деяние являлось лишь покушением на преступление. Командующий войсками Виленского военного округа заменил для Измаилович, смертную казнь каторжными работами, а в отношении Пулихова приговор суда утвердил».

В этот же день Курлов отправил телеграмму о произошедшем императору, где просил судить виновных военно-полевым судом.

Во время стрельбы Измайлович, промахнувшись в полицмейстера, ранила двоих человек, о чём сообщил прокурор Минского окружного суда А. Зубков прокурору Виленской судебной палаты А. Короткому в секретном сообщении: «В дополнение к представлению от 16 января за № 1233, имею честь донести Вашему Превосходительству, что, как установлено при дальнейшем следствии, из числа публики, бывшей около Петропавловского Собора 14 января при выносе тела генерала Курча, оказались двое раненых, а именно рядовой Захар Потапов и почтальон Фома Гончарик…»

Террористы были задержаны на месте преступления. По некоторым данным полиция успела открыть ответный огонь, что тоже могло привести к новым жертвам, но, к счастью, даже покушавшиеся не пострадали от этого огня. Правда, им серьёзно досталось уже от рук и ног полицейских. 

Судьба Александры Измайлович достойна отдельной статьи, отметим только, что она после задержания подверглась избиению и издевательствам.

Так её товарищ по партии эсеров писал: «Её повалили, избили, отправили в участок, где тушили об её тело папиросы, пытали так, что лопнула барабанная перепонка правого уха. Когда я её увидел в тюрьме, лицо было черно, глаза не видно было — вместо него синее пятно…»

Досталось и Пулихову, о чём вспоминала сама Измайлович: «Я узнала, что он был избит ещё больше моего — он совершенно не мог лежать, так болела спина и болели бока. Он постучал мне, как около его двери городовые рассказывали, как его бомбу положили среди сквера на Соборной площади, где было покушение, обложили соломой, оцепили всю площадь и подожгли солому; бомба взорвалась с большой силой… Вошли в ворота-арку тюрьмы. Вася вдруг пошатнулся и чуть не упал лицом вниз — это мой городовой поддал ему от всего своего сердца прикладом на прощанье».

Очень символично, что Александра описывает этот случай, произошедший в самых воротах Минского тюремного замка, — тех самых, на которых через несколько дней, приводя в исполнение приговор военно-полевого суда, повесят Ивана Пулихова.

Она же донесла для нас и все подробности процесса над ними:

«Часов в 11 нас с Васей повели на суд. Большой светлый зал, с портретами по стенам, ряды стульев, длинный стол перед нами для судей и два небольших стола по обе стороны его для защиты и прокурора. Около прохода, в одном из рядов стульев сидела моя сестра Маня. Она встала, когда нас проводили мимо, и улыбнулась нам. Около неё стоял старик с печальными глазами. «Отец», шепнул мне Вася. Нас посадили впереди около стола защитников. Вошли судьи. Уселись. Стали вызывать свидетелей. Для нас с Васей интереснее всех свидетелей были, конечно, Курлов и Норов, особенно первый….

Нам ужасно было весело с Васей сидеть и слушать и обмениваться тихими замечаниями. Один раз мы с ним заговорились и не слышали какого-то вопроса председателя. Пришлось кому-то из защитников подтолкнуть Васю… Давали мы свои показания (от последнего слова мы отказались): Вася, а потом я. Говорили о действиях Курлова, Норова, о расстреле 18 октября…

Говорил прокурор, громко, отчетливо, отрубая каждое слово. Говорил он очень мало. Закончил эффектно, особенно громко и энергично:

— По закону полагается подсудимым только один вид наказания: смертная казнь.

Последние слова он выкрикнул, как провинциальный трагик. Суд удалился.

— Ивану Пулихову за такое-то преступление, предусмотренное такой-то статьей, — смертная казнь через повешение.

— Александре Измаилович за такое-то преступление, предусмотренное такой-то статьей, — смертная казнь через повешение.

— Уведите подсудимых….»

Александра Измайлович в Бутырской тюрьме.

Как и предполагали многие в отношении Александры смертная казнь была заменена каторгой (до этого момента повешение было применено только к одной женщине — Софье Перовской, непосредственно руководившей убийством императора Александра II).

Измайлович проведёт в Забайкалье на Нерчинской каторге 11 лет, будет освобождена в 1917, а потом пойдёт уже по совсем другим судам, тюрьмам, ссылкам… — по советским. Александра Измайлович в 1937 году будет осуждена военной коллегией Верховного суда СССР к 10 годам лишения свободы по обвинению в принадлежности к террористической организации, а 8 сентября 1941 года уже после подписания приговора Сталиным осуждена на смертную казнь.

Измайлович была расстреляна 11 сентября 1941 года в Медведевском лесу под Орлом, вместе со 157-ю видными государственными, партийными и научными деятелями.

А вот в отношении Пулихова, ни она сам, ни его товарищи не ждали пощады, поэтому всё это время для него готовили побег: «Вечером Карл простучал мне: Всё пропало. Оказалось, что Вася должен был в этот день вылезть через дыру в своём потолке в камеру уголовных и, переодевшись уголовным, уйти сейчас же, кажется, с Сатаной и ещё одним уголовным каторжанином, каким угодно путём. В последний момент сообщники Васи проломали дыру в его потолке. Васе оставалось только подняться. Зашёл совершенно случайно надзиратель. Дыра была замечена. Всё погибло… Зайди надзиратель на полчаса позже, и он нашёл бы уже Васину камеру пустой…»

Описала Измайлович и последний день Пулихова:

«Помню, был солнечный зимний день перед закатом, 24 февраля. В открытую форточку ко мне доносилось весёлое щебетанье воробьиного хора. Они как будто встречали весну, ещё далекую, но уже чувствуемую ими. На душе у меня была обычная для всех этих дней ясная, прозрачная безмятежность. Помню, я ходила по башне и слушала свои мысли. Вдруг тишину и воробьиное щебетанье прорезал громкий знакомый голос:

— Товарищи, сейчас на свиданьи отец сказал мне, что мой смертный приговор утверждён…

Вася говорил о том, как он встречает смерть, как он силён и счастлив сейчас. Этот последний стук был напечатан через несколько дней, отдельным листком минским комитетом эсеров: «В горящем доме разбитых стекол не считают, — так сказал Дурново, — стучал Вася. Я только одно из этих стёкол в многоэтажном здании самодержавия и капитализма. Пусть будет так, но я счастлив тем, что, пока я жил, сквозь это стекло проникал хотя тусклый свет во внутрь здания. А здание горит… Пусть моя жизнь сегодня оборвется, но сквозь разбитые стекла, я верю, ворвётся внутрь порывистый ветер, ещё ярче раздует горячее пламя — и старое здание, наконец, рухнет. Я счастлив. Клянусь вам, я не лгу. Как горячей волной смыло с меня в эти минуты мысль о вас, моих близких, дорогих. Прощайте»…

Мы как всег­да, лег­ли поз­дно, что-то око­ло 2-х ча­сов. Про­буж­де­ние бы­ло ужас­но. Прос­ну­лась я от сплош­ных сто­нов, ры­даний. Со­вер­шенно тём­ная ночь и, ка­жет­ся, это она, ночь, сте­ны, ре­шёт­ки, тем­но­та сто­нут и ди­ко вскри­кива­ют. В один миг мне ста­ло всё яс­но… Утром на поверке спросила надзирателя: Пулихова повесили? Он молча, не глядя на меня, кивнул головой…»

Осталось ещё одно воспоминание очевидцев казни Пулихова, однако неизвестно насколько ему можно доверять, так как это свидетельство принадлежит детям. Сохранилось оно благодаря мемуарам «Полёт сквозь годы» военного лётчика Алексея Туманского:

«Однажды поздно вечером ко мне зашли два моих закадычных и неразлучных друга по гимназии: Гриша Каминский и Володя Григорьев. Под большим секретом они сообщили, что ночью Пулихова будут вешать на тюремном дворе. Володя сказал, что он знает, как увидеть двор и казнь, и что они с Гришей пойдут туда. Сперва я хотел идти с ними, но, поразмыслив и представив себе все подробности казни, решил, что могу не выдержать и подведу товарищей. Наутро они не зашли за мной, и я отправился в гимназию один. Только на большой перемене товарищи рассказали, как всё было. Они видели, как Пулихова подвели к виселице. Руки его были связаны. Какой-то чиновник читал бумагу, потом подошёл священник и дал поцеловать крест. Пулихов отвернулся. Тогда ему быстро накинули на голову чёрный мешок, поставили на скамейку под виселицей, надели петлю на шею и выбили из-под ног опору. Он повис на веревке, и у него начали судорожно двигаться ноги, изгибаться всё тело. Ребята больше не выдержали и тихонько спустились с крыши соседнего с тюрьмой дома».

Измайлович в своих воспоминаниях называет дату 24 февраля (9 марта по новому стилю) 1906 года, на памятнике Пулихова также указано, что казнён он был в ночь с 24 на 25 февраля.

Однако, например, «Википедия» называет дату 26 февраля, добавляя, что «Пулихов был повешен на башне городской тюрьмы».

Хотя, воспоминания Измайлович явно называют арку ворот. Действительно, вход в Минский тюремный замок осуществлялся только через здание смотрительского дома, внутри которого был сделан в виде тоннеля проход, заканчивающийся полукруглой аркой. Причём этот проход был замкнут как внутренними, так и внешними воротами.

На следующий день заключённые пели революционные песни, вывешивали из окон самодельные чёрные флаги и даже попробовали не зажигать огня и объявить общую голодовку. Её поддержали некоторые уголовные арестанты, но часть политических оказалась не способной даже на такой акт солидарности: «А политические — не все настоящие, есть совсем плохой народ у них…» — с горечью сказал один из уголовников Измайлович.

Очень скоро было названо и имя палача — говорили, что им был старший надзиратель Константин Олейчик:

«Это старший, Олейчик. Он ещё толкнул Пулихова в воротах, наши видели. Он и петлю затянул. А другой надзиратель лампу держал…

Все они, перебивая друг друга, говорили, что кто-то из них видел на стене арки между внешними и внутренними воротами, где вешали Васю, кровь, ругали Олейчика отборными словами, рассказывали, как прогнали его сегодня с поверки, как будут теперь всегда гонять… В этот день и в следующие я не раз слышала, как из окна слышались злобные голоса: «А, палач, кровопийца…» и т. д. вплоть до нецензурной ругани. Это провожали Олейчика, когда он шёл мимо окон…

На другой день Олейчик, старик с суровым лицом, с маленькими злыми глазами… в один из своих обычных приходов остановился около двери, не уходил почему-то. Я, не обращая внимания на него, ходила по камере. Он нерешительно начал: «Вам уже успели наговорить на меня… Неправда это, врут»… Я остановилась и в упор глядя ему в глаза спросила: «Вы повесили Пулихова?». Он как-то затрясся весь и плачущим голосом зачастил: «Не я… не я… провалиться мне на этом месте. Да мне кусок в горло не идёт, как я узнал, что его повесили… Да чтобы я… двадцать пять лет служу. Дети у меня малые есть… А я вдруг»…

Несколько дней после этого он не появлялся ко мне и совсем не был в тюрьме, говорили. Уголовные объясняли его отсутствие страхом: «Мы сказали, что убьём его, а не пустим к нам». Приезжал прокурор и как будто бы дал честное слово, что Олейчик не был палачом. Страсти утихомирились, и старик опять появился в тюрьме. Не знаю, правы ли были его обвинения. 

Таким образом, мы не можем со 100% достоверностью назвать фамилию палача, приведшего в исполнение приговор суда. Вряд ли, это был Олейчик, так как это совершенно не входило в его обязанности. На самом деле, из мемуаров той же Измайлович видно, что поступок террористов вызвал искреннюю ненависть очень многих людей — взорвись эта бомба в толпе среди погибших могли оказаться десятки полицейских, военных и мирных граждан. Поэтому многие из них плевали в сторону террористов, желая им смерти — и любой из них мог, не кривя душой, привести смертный приговор в исполнение.

Но были у террористов и поклонники, и последователи — их товарищи по борьбе. Поэтому, чтоб избежать возможных митингов и даже паломничества на могилу, тело Пулихова было тайно захоронено на Сторожёвском кладбище, и только при советской власти сторож открыл это место.

В 1954 году при закрытии кладбища, останки Пулихова перезахоронили на Военном кладбище.

Там и был установлен мемориальный камень с текстом: «Ивану Пулихову, казнён в ночь 24/25 февраля 1906 г. за покушение на минского губернатора — палача Курлова. От Белорусских… политкаторжан».

Сегодня поступок Пулихова не имел бы иного названия как террористический акт — какими бы благородными устремлениями он не был вызван. Но улица в Минске по-прежнему носит его фамилию. Очевидно, что и он, и Александра Измайлович пошли на это преступление не из корыстных побуждений. Они были искренне уверены, что таким образом приближают светлое будущее и что ради этого будущего можно пожертвовать и своими жизнями, и жизнями сотен и тысяч человек…

Сложно сказать, кто был счастливее: Пулихов, казнённый с мечтой об этом будущем, или Измайлович, дожившая до этих «светлых дней», прошедшая через новые абсолютно абсурдные суды и услышавшая уже второй в своей жизни смертный приговор. Во второй раз пощады не было.

***

Дмитрий Дрозд — историк-архивист, автор книг «Землевладельцы Минской губернии. 1861—1900», «Землевладельцы Минской губернии 1900—1917». После Площади-2010 был осужден за участие в «массовых беспорядках» на три года колонии усиленного режима. Вышел на свободу в августе 2011.

0

0

0

0

0

1