Каково белорусам продолжать жить рядом со стукачами-соседями? Но имеется опыт немецкого общества, которому пришлось признать коллективную вину
После Второй мировой войны в Германии осуществлялась программа денацификации. Это был важный шаг, чтобы люди почувствовали вину за совершенное и смогли дальше жить в одном обществе. Чем этот опыт интересен и почему он может быть полезен Беларуси? Как жить рядом с соседом-доносчиком и всё ли надо прощать? Непростую тему обсуждаем с психологом Натальей Скибской.
«Обвиняемым угрожал лагерь, конфискация имущества или лишение избирательного права»
Этой темой Наталья Скибская заинтересовалась из-за личной истории.
«Я из семьи, в которой были репрессированные. Один прадед со стороны папы был расстрелян, другой — отправлен в лагерь. С детства я размышляла о том, как это повлияло на моих родных и меня саму», — делится психолог.
Еще до выборов она задумывалась о программе психологической реабилитации белорусов. А с течение времени уверилась в том, что это очень важно. И здесь мог бы быть полезен немецкий опыт.
Программа денацификации проводилась в Западной Германии под наблюдением союзников — американцев, англичан и французов. Через нее прошло 3,5 миллиона немцев, которые считались причастными к нацизму. Всех разделили на несколько групп. Главными обвиняемыми признали 1,6 тысячи человек, обвиняемыми — 22 тысячи, второстепенными обвиняемыми — 106 тысяч, соучастниками — 485 тысяч, невиновными — 18,5 тысяч. Под амнистию попало почти 2,8 миллиона жителей.
Немцы, попавшие под программу, — в основном обыкновенное население. Преступников, которых судили в Нюрнберге, сюда не включали.
Нюрнбергский процесс. Скамья подсудимых. За нацистами следят американцы в белых касках и белых перчатках. Фото: wikimedia.commons
В зависимости от категории, наказания были разные. Обвиняемым мог грозить лагерь до пяти лет, общественные работы, конфискация имущества, лишение избирательного права, запрет занимать определенные должности.
Соучастникам — разовые или регулярные выплаты в фонд компенсации. Если человек отказывался, его могли отправить на принудительные работы. Госслужащих из этой категории имели право понизить или отправить на пенсию (но в редких случаях).
Взрослое население должно было пройти анкетирование (там был 131 вопрос о личной и политической жизни). Чтобы никто не уклонился, были приняты меры. Например, без квитанции, которая подтверждала, что человек сдал анкету, не выдавали продуктовую карточку и не принимали на работу.
В 1946 году состоялась амнистия молодежи — тех, кто родился после 1919 года и не числился в списках активных нацистов или преступников. А в мае 1948-го союзники передали осуществление этой программы немцам.
«Мне интересно, почему так получилось, что советские специалисты не принимали в ней участия. Думаю, последствия этого мы видим и сегодня, — рассуждает Наталья. — Еще хотела бы обратить внимание на тот факт, что экономический рост и быстрое развитие общества произошло именно в той части Германии, где проводилась программа денацификации.
И это не удивительно, потому что пока в людях множество психических процессов не закончено (так называемые открытые гештальты), то на них в бессознательном расходуется много энергии и человек просто не способен плодотворно работать. Если же внутренние конфликты разрешаются, энергии хватает и на работу, и на творчество, и на жизнь».
«Самое опасное в ситуации того времени — нежелание знать, стремление забыть и отрицание»
Основы программы разработал психиатр Карл Юнг. Влияние оказал также философ Карл Ясперс.
«У Юнга в основе идеи денацификации было понятие коллективной вины. Население же видело, что творилось. Но игнорировало. И с их молчаливого согласия это происходило — когда люди не сопротивлялись, они тоже вносили определенный вклад в нацистские преступления. По мнению Юнга, главной проблемой было отсутствие совести. Если мы не чувствуем вину за происходящее, то и приходим к таким последствиям.
Ясперс инициировал широкую дискуссию в обществе о том, как справиться с тоталитарным прошлым. Он признавал вину немцев, призывал соотечественников покаяться и искупить свою вину. Писал, что самое опасное в ситуации того времени — нежелание знать, стремление забыть и отрицание событий. Это механизмы психологической защиты, когда эмоции вытесняются в бессознательное. Именно так сейчас и говорят: «перевернем страницу», «не будем об этом говорить».
Фото khatyn.by
Ясперс утверждал, что необходимо хранить коллективную память, и в Германии много для этого делалось. Шли фильмы, открывались музеи. Такую систему важно создать и у нас», — делится Наталья.
Были в программе и спорные моменты. Например, под наблюдением американских солдат жители деревень и городов, где находились концлагеря, голыми руками перезахоранивали тела убитых евреев. Это была часть шоковой терапии — чтобы люди, позволявшие всё это, осознали, что также могли оказаться на месте погибших.
«Прощать можно только в одном случае — если у тебя этого просят»
Почему важно признание вины и осознание личной ответственности?
«Выскажу свою идею. У нас же не было никаких национальных программ после сталинских репрессий, чтобы разобраться, как общество дошло до того, что массово уничтожало людей. Это были чистки и по национальному признаку (как, например, с моими предками-поляками), и среди талантливых людей, которых убирали из зависти. Даже когда проходила реабилитация, потихоньку высылали письма семьям, но широкой дискуссий не проводили. Архивы до сих пор закрыты, мы не знаем, кто виноват, — а это важно.
Например, один сосед сдал другого. Он об этом знал, и это влияло на его поведение. У французских аналитиков есть метафора про горячую картошку, которую из одних рук перекидывают в другие. Она обжигает, удержать ее не можешь и передаешь следующим поколениям. Если человек живет с чувством вины, он его или переживает, или начинает себя оправдывать — в том числе через идентификацию с агрессором.
А кто-то жил с чувством жертвы. Человека обидели, и он не знает кто. Надо закрывать гештальты».
Наталья рассуждает: чтобы обществу пережить нынешние репрессии и мирно сосуществовать в дальнейшем, нужны будут и фильмы, и дискуссии, и музеи. Кого-то придется отвезти на Окрестина и показать, как всё было на самом деле, устроить свидания с теми, кто страдал или частично потерял здоровье. Чтобы люди не успокаивали себя тем, что ничего не было.
Когда в Сеть слили адреса стукачей, многие обсуждали, как с этим быть.
«Дело сложное. По моим наблюдениям, в основном там оказались люди, у которых и так были плохие отношения с соседями, они не любили и не были любимы в своем окружении. Кто-то листовки распечатывал и вешал в подъезде: здесь живет стукач. Испытывают ли доносчики стыд? Вряд ли, они знают о механизмах, как с ним справляться. Но всем вокруг известно, что он стукач. И это важно на этом этапе.
Вообще деанон влияет на ощущение человека. Ведь мы не живем в вакууме, у всех есть окружение.
Сейчас многие обозлены и требуют мести. И те эмоции, которые люди испытывали, нормальные — вы имеете право злиться на несправедливость. Что можно сделать? Нужно хотя бы находить возможность выразить свои эмоции — через песни, физические упражнения, разговоры дома или в другой безопасной среде. Самое сложное сейчас, что люди живут в тревоге, агрессии, которая никуда не делась и чувства не находят выхода, потому что им затыкают рты».
А что насчет прощения?
«Прощать можно только в одном случае — если у тебя этого просят, — считает психолог. — Ошибка говорить, что всем надо простить и станешь счастливым. Это смешно. Если человек признал, что виноват перед тобой, покаялся или предложил компенсировать ущерб, то это одно дело. А если нет, вы тогда своим прощением как бы говорите: ну и поступай так же в дальнейшем».
Читайте также:
Валентин Жданко: Мои соседи — доносчики. И как теперь с этим жить?
«На меня самого написали четыре доноса». Историк Игорь Кузнецов о слитой базе обращений в милицию и параллелях с 1930-ми годами
Сдавали дочерей, жен, тестей, соседей — о чем белорусы сообщали в милицию в августе 2020
«Просто сильно выпивши была». Мать рассказала, как сдала дочь милиции в августе 2020-го
«Сволочь, падла и пан». Интервью с БЧБ-комбайнером и тем, кто на него донёс в милицию
